Клодово отродье, думает король. Господь отвел руку врага от моей жены и наследника и направил на тех, кто выиграл бы от причиненного Жанне зла, думает он — и ощущает невыносимое противоречие между рассуждением и всей этой суетой, страданием, душным запахом, беспокойством, и не может себе представить милосердие Господне, выглядящее так.

Потом думает: но как быстро они засуетились. Как быстро… и как бесстыже, не слишком прикрывая свои делишки. Выходит, что все клодовы слова, весь этот хамский шум — это только до поры, пока хоть кто-то от него не понес?!

Дядюшка неслышно, как положено призраку, подходит, смотрит через плечо. Они теперь глядят в одну сторону, не так ли? Теперь ты понял, что такое быть королем?

Людовик не пытается обернуться или стряхнуть присутствие. Он делает то, что делал при жизни этого призрака, когда ему нужно было разобраться в путаном судебном деле, в слишком сложной интриге, в поведении самого короля. Цепляется за подробности.

— Почему на раннем сроке?

— Ни мы, ни медики не обнаружили плод. Но в самом начале это всего лишь сгусток плоти, маленький и не имеющий узнаваемой формы. Многие считают, что душа вселяется в тело лишь на шестидесятый день, когда начинает биться сердце, потому что до того ей некуда войти.

Маленький… не имеющий… Меньше двух месяцев. Быстро. Как быстро.

— В городе неспокойно, — говорят над плечом. Это не призрак дядюшки, это тот самый монах, от которого король отвернулся, чтобы скрыть свои чувства.

На мгновение мир перед Его Величеством делается багровым и сияющим. Этот… ласточкин хвост, значит, на все руки мастер? И в медицине, и в чародействе, и в городских делах? Он тут на что-то намекает? Уж не его ли трудами, его или его братьев, вылились наружу вести?!

— Ваше Величество, нас вызвал сюда кто-то из дворцовой прислуги. Признаков скидывания не знают только малые дети. Слух уже в городе. Ваше Величество, ваши сторонники считают, что смерть вашего ребенка выгодна вашему кузену… а сторонники вашего кузена думают, что смерть его ребенка выгодна вам.

Тогда: неизвестный

На что совсем нельзя смотреть — на то, как королевский сын улыбается. Спокойно, мягко, слегка задумчиво, будто перед ним давно знакомая и любимая… не женщина, а, например, пони, на котором он учился ездить верхом. Пони ведь долго живут. Сейчас он достанет из кошеля на поясе кусок сушеного яблока и протянет на ладони — и будет ждать, когда признают, подойдут и возьмут угощение одними губами.

Старая верная лошадь… господин архиепископ Тулузский горло себе прокричал в те давние времена, добиваясь от королевы, чтобы она выставила бастарда туда, где ему место — не в канаву, но прочь из королевского дома, а там уж какая-нибудь хвороба приберет угрозу.

Он, оказывается, незлопамятный совсем, королевский сын-то. Когда дело дошло до короны, он совсем не злопамятный, а кроткий и незлобивый, до бесчестия прямо. Сто раз готов простить ближнему своему.

У королевского сына, королевского полководца дело дошло до короны, а у архиепископа — до святого похода во Франконию. Один другому обещает поход, другой ему — корону. И толедское воронье здесь, и адели-голуби, и от аурелианского двора всякая птица за этим столом сидит, кто больше любопытствует, а кто уже примеряет новые титулы, которые получит от нового короля.

А титулов сколько-то набежит. У нынешнего короля много сторонников, во Франконии много земель, чьи владельцы не убежали достаточно быстро… а еще не грех вспомнить, что королевская семья, помилуй Господь их души, тоже оказалась в числе невезучих. Претендентов множество, но решать, на чьей голове окажется корона, будут те, чьи войска положат конец мятежу — и Святой Престол.

Королевский сын проводит ладонью по резной лошадиной голове на ручке кресла.

— Ваше Преосвященство, я прошу простить мне мои сомнения, но речь идет о моей душе и судьбе страны. Как мы можем быть уверены, что документ подлинный?

Сидящий за столом аурелианский нобиль машет слуге рукой, чтоб наполнили кубок. Слуги здесь ученые, пока гости не покажут впрямую, что нуждаются в них, держатся от стола подальше. Благородного ромского наречия не знают, набраны с миру по нитке, между собой объясняются жестами да затрещинами, как заведено промеж простолюдинов. Не донесут — и сами не разберут, в чем дело, о чем говорят за столами, и не додумаются, куда и кому доносить. Хорошо придумано, очень хорошо, думает аурелианский пьяный нобиль, залпом выпивая половину кубка, а половину разливая на и без того заляпанный стол, на пропитанный вином камзол.

Смотрит он, конечно, на королевского сына — а кто на него не смотрит? В отполированных доспехах с золотой чеканкой Жанно прекрасен как архангел, а без доспехов — как молодой Сатана, еще до падения… за какой-то час до падения. Восстал и изменил уже в душе, но еще не делом. Пьет вино и не пьянеет, закусывает его лучшим угощением — и не смотрит, что ест. Слушает архиепископа, толедцев и франконцев…

— Когда вы увидите его, у вас пропадут последние сомнения. Это документ из личной сокровищницы покойного короля. Сможете вы и допросить слугу, который сумел похитить его. Более того, есть и нотариальная книга…Она хранится у Ее Высочества принцессы-матери и вам нетрудно будет ее отыскать. Вряд ли госпожа сможет отказать вам.

И по голосу ясно, что речь не обязательно идет о добрых чувствах к любимому приемному сыну.

Да чтоб черти взяли нотариальную книгу, — думает пьяный нобиль, — и документ, и всех вас. Даже если старый принц был двоеженец и этот Люцифер-недоносок — законный наследник. Все равно, черти чтоб вас взяли, и возьмут непременно. Нет хуже греха на свете, чем предать благодетеля, а Людовику и мадам принцессе королевский сын Жан столько раз обязан жизнью, что у него пальцев на руках не хватит, сосчитать.

Не получилось сложить? В голову не влезло? Значит и не нужна золотому Жанно такая голова. Король узнает — и что тогда?

Теперь: Эсме Гордон

— Голубя к Его Светлости отправили? — не прямо к Его Светлости, конечно, а туда, где Его Светлость должен сейчас быть.

— Да, но он не успеет.

Крылатый гонец, может быть, и успеет. Не успеет обратный приказ — или Его Светлость лично. Не успеет, даже если полетит. Слишком быстро вскипел котел.

Как наколдовал кто. Его Светлость в дороге, де Беллем в Нарбоне, де Сен-Круа, тезка королевского дворца, обычно самый осторожный и надежный, побелел глазами, разговаривает хрипом и ясно, что людей он сдерживать не будет. Его бы самого кто